Мэрия Москвы еще в двадцатых числах марта попросила столичные больницы оценить, сколько пациентов с коронавирусом они могут принять. На план перестройки и возведение необходимых перегородок им дали пять дней. Из больниц долечиваться домой отправили тысячи человек, оставив только тяжелых больных. Новых пациентов не с коронавирусом перепрофилированные клиники почти не принимают — разворачивают скорые в другие стационары.
«Реанимация заполнилась в течение одного дня, и рук перестало хватать»
Чтобы разграничить заразную зону от чистой, в больницах возвели новые стены, рассказывает главврач стационара НМЦХ им. Пирогова Виталий Гусаров. Устроили санпропускники, шлюзы, где сотрудники переодеваются перед входом в красную зону, и шлюзы, где они возвращаются из зоны.
Много сил при переделке клиник уходит на логистику: на каких лифтах будут ездить заболевшие пациенты, откуда будут уходить вылечившиеся, как медсестры будут передвигаться по корпусу, как вывозить медицинские отходы из красной зоны. По-другому теперь приходится даже простыни сдавать в стирку: все белье из covid-отделения проходит дезинфекцию, и только потом его можно везти в прачечную вместе с остальными вещами из больницы.
В коронавирусный корпус Пироговского центра пошли работать неврологи, кардиологи, терапевты, хирурги, травматологи, говорит их главврач. «Мы все были заточены на помощь высокого уровня, — писал в «Фейсбуке» реаниматолог этой больницы, заведующий отделением анестезиологии-реанимации № 1 Борис Теплых. — Где-то слышались реплики, что использовать нас — все равно что микроскопом гвозди забивать. Но увидев в следующие дни бурю, ни у кого не осталось сомнений, что пришло время «засадных полков». Девочки-неврологи плакали, надевали защитные костюмы и шли в красную зону».
Но не все медики морально готовы работать с Covid-19. В центре имени Пирогова говорят о нехватке медсестер и санитарок. Медсестры отказывались из страха заразить своих детей, а многие пожилые санитарки оказались в группе риска из-за возраста.
Согласившиеся лечить коронавирус медики, не имеющие нужной специализации, работают в отделениях, где лежат не самые тяжелые пациенты. Для них, не инфекционистов по профилю, в больнице разрабатывают пошаговые инструкции. По словам Гусарова, их составляют из рекомендаций минздрава, столичного департамента, ВОЗ, общества реаниматологов и других источников.
Работает в красной зоне и сам главный врач НМЦХ им. Пирогова.
— В первую неделю, когда мы открылись, реанимация заполнилась в течение одного дня — и рук перестало хватать. А у меня специальность такая. Надо было и трахеостомию делать, и к ИВЛ подключать, мы пошли помогать ребятам.
— Вы, будучи главврачом, уже так делали?
— Я приходил в реанимационную на пару сложных случаев. Но из-за вала пациентов — нет, такого еще не было. С таким мы столкнулись впервые и остро.
«К концу смены в защитных костюмах некоторые падают в обморок»
Перед входом в красную зону, где лежат инфицированные коронавирусом, каждый надевает специальный защитный костюм. Он одноразовый. Под него — одноразовый же хлопчатобумажный костюм, какие носят хирурги, шапочка, одноразовые носки, кроксы и бахилы.
«Снимаем с себя всё, оставляем часы, ключи, мобильные телефоны. Никаких предметов быта в зоне. Иногда нательный крестик оставляют, но я бы не рекомендовал на себе хоть что-то носить», — рассказывает Александр Левчук, бывший главный хирург Военно-морского флота, работающий в Пироговском центре уже 14 лет. Левчук — советник по хирургическим вопросам, врач-онколог, профессор кафедры, доктор медицинских наук, заслуженный врач РФ.
Это уже четвертый карантин за карьеру 61-летнего хирурга. Первые три были в военных частях при дизентерии, малярии и холере. В центре он отвечает за сортировку больных, которых привозят скорые. Через четыре часа работы с пациентами костюм надо менять.
В 15-й инфекционной больнице имени О. М. Филатова в санпропускном шлюзе работают около 30 человек, которые помогают врачам переодеваться. «Ещё пока всё это не началось, мы выбирали одного добровольца из коллектива и на него раз двадцать надевали защиту, чтобы запомнить, как, например, респиратор правильно надевать», — рассказывает главврач Валерий Вечорко.
В красной зоне нельзя расстегиваться и ничего снимать тоже нельзя — ни респиратор, ни очки. «В защите жарко, хочется воды, плохо видно. В туалет ходить нельзя, пить и есть тоже. На всякий случай у нас лежат взрослые памперсы, некоторые ими уже пользуются. Но в них под костюмом сразу становится еще жарче, появляются проблемы с кожей, опрелости», — говорит главврач центра имени Пирогова.
На руки медики надевают две пары перчаток и сверху третью — для осмотра пациента. Их сразу выбрасывают, а первые две пары остаются на руках. «Я вам как хирург могу сказать — снижается тактильность. Сложно осматривать. Ну зато слышимость хорошая — костюмы сделаны не из прорезиненной ткани, не то, что в 80-е годы. В тех водолазных костюмах было совсем тяжело работать», — объясняет Левчук.
Так проходили тренинги по экипировке в центре им. Пирогова
В защите невозможно послушать дыхательные шумы и хрипы пациента — вместе с комплектом нельзя использовать фонендоскоп. Приходится ориентироваться на частоту дыхания, лихорадку и данные о насыщенности легких кислородом, говорит Гусаров. «Вообще в защите и в красной зоне оценить пациента сложнее раза в три, чем в обычной обстановке больницы», — рассказывает он.
В реанимации и на сортировке смены длятся по четыре часа, в коечных отделениях — по шесть. К концу смены в защитных костюмах некоторые падают в обморок, но встают и идут работать дальше. «Причем это не изнеженные создания, а, например, наша старшая сестра, которая любому мужчине даст фору по силам и здоровью», — говорит главврач Гусаров. Рассказывает о медсестре, которую накануне в красной зоне вырвало в респиратор от усталости, но она дорабатывала смену, не уходя от пациентов. «Это люди, перед которыми хочется встать на колени», — добавляет врач.
«Я люблю эту работу, я готов делать все, — говорит работающий в приемном покое Пироговского центра Левчук. — Вот я вообще военный хирург, а сейчас — на сортировке больных. Нужно — пойду носилки таскать».
Если соблюдать все санитарно-эпидемиологические нормы с самого начала и до самого конца, заразиться сложно, говорит Левчук. Но обычно, по его мнению, среди врачей заболевают люди, которые первые две недели о правилах помнят, а потом настает период самоуспокоения, и вот тогда совершаются ошибки — небрежно надевают костюм или маску или нарушают правило трех пар перчаток.
Тесты на коронавирус сотрудникам больниц делают раз в неделю. Почти все медики изолировались от семей, Гусаров снял квартиру, большинство других медиков его центра живут в гостинице напротив Пироговки — за них платит больница.
Главврач ГКБ №15 Валерий Вечорко рассказывает, что в больнице для врачей работают два кафе: одно с пальмами на месте старого бассейна, «как в Турции на пятизвездочном курорте», а второе под названием «Звезда» в двух армейских палатках на улице.
«Пока мы идем в потемках»
Что делают врачи с пациентами в красной зоне? Если человек в удовлетворительном состоянии, то ему нужно только наблюдение, жаропонижающее и обильное питье. Такие пациенты часто бывают недовольны. «Жалуются, что их не лечат. И капельниц не капают», — улыбается Гусаров. Но главная задача пребывания в стационаре — не пропустить ухудшения. Клиническая картина бывает скоротечной, утверждает хирург Левчук: пациенту может стать хуже за два-три часа, и он может оказаться на ИВЛ.
Пациенты в тяжелом состоянии получают противовирусные лекарства и препараты, направленные на уменьшение повреждений внутренних органов. «Мы пробуем тоцилизумаб, который блокирует человеческий рецептор интерлейкин-6. Этот противовоспалительный медиатор вырабатывает наша иммунная система, чтобы повреждать клетки, пораженные вирусом — вместе с тканями органов, куда он попал. В итоге страдают в первую очередь легкие и сердце».
Слишком сильный иммунный ответ на коронавирус и приводит к осложнениям, говорит Гусаров. «Так что распространенное сейчас пожелание сильного иммунитета как раз не очень подходит, — вздыхает он. — Есть ощущение, что все зависит от степени иммунной реакции на вирус. Чем она сильнее, тем хуже проходит болезнь. Препарат, к которому мы присматриваемся, блокирует эту сильную реакцию иммунитета. Но доказательной базы нет, и пока мы идем в потемках».
Весь персонал центра имени Пирогова для профилактики принимает противомалярийный иммуносупрессивный препарат. По поводу ультрафиолетовых ламп, которые сейчас покупают россияне для своих домов, врачи разводят руками: последние данные по ультрафиолету показали, что стандартные рециркуляторы воздуха не воздействуют на вирус.
Главврач больницы №15, после медицинского училища работавший в зоне Чернобыльской катастрофы, говорит, что тогда врачам было понятнее, с чем они столкнулись. «Там был один поражающий фактор, потом чётко отработанная помощь при этом факторе. А здесь, вот эта беда, она как снег на голову свалилась. Мы видели, что было в Китае, Италии, Испании, но никто до конца не понимает, что это за штука. Она очень подвержена мутациям».
«Многие не понимают самого главного — этот возбудитель постоянно мутирует, — согласен с Вечорко бывший военный врач Левчук. — Он становится всё сложнее и сложнее. Это не тот коронавирус, который был описан в 2005-м или в 2015 году. Это вирус, зло протекающий, вызывающий пневмонии, заканчивающиеся летальным исходом».
«Эти очаги невооруженным глазом видны»
В большинстве больниц коронавирус уже ставят по результатам компьютерной томографии (КТ), не дожидаясь тестов — их чувствительность не идеальна, говорит главврач ГКБ №15 Валерий Вечорко. «Больной к нам приехал, мы сделали КТ, сразу видно, как изменена ткань лёгочная — по типу матового стекла. Эти очаги, они невооруженным глазом видны. Даже при отрицательном тесте на Covid-19 мы лечим так, как будто он есть», — объясняет он.
Аппарат КТ после каждого пациента дезинфицируют — медсестра моет аппарат антисептиками с хлором и опрыскивает помещение из специального пульверизатора. В красной зоне больницы №15 — три аппарата. В зоне центра имени Пирогова — один., Нагрузка на него колоссальная, но «пока работает». Закупиться впрок сейчас не получится, потому что зарубежные производители в пандемию работают на больницы внутри своих стран, а в России серийного производства томографов пока нет, говорит Гусаров.
На ИВЛ в больницах лежат пациенты возрастом от 25 до 90 лет. «Один из наших молодых пациентов — мальчик с ДЦП. Но по опыту наших коллег, с которыми мы постоянно на связи, на ИВЛ с тяжелой формой много молодых и без сопутствующих заболеваний», — рассказывает Гусаров. Или люди с ожирением и сахарным диабетом, добавляет Левчук. Эти болезни намного утяжеляют состояние. Диабет не позволяет адекватно лечить больного — много осложнений на легкие и почки, говорит врач.
Пациентами, по словам медиков, становятся те, кто столкнулся с заболевшим на работе или в семье, или где-то проехался или кого-то навестил, либо натолкнулся на бессимптомного носителя в магазине. В центре Пирогова лечится семейная пара, которая навестила в самоизоляции родственника-носителя Covid-19. Теперь муж лежит на ИВЛ, а жена в палате этажом выше.
«После ИВЛ надо научить больного дышать самостоятельно»
Человек, дышать которому помогает аппарат ИВЛ, не может говорить. Если у него стоит интубационная трубка, введенная через рот, то он, скорее всего, не может переносить это спокойно и его седатируют. Такие пациенты лежат в медикаментозном сне, без сознания. «Закон такой — пациент должен быть спокоен — или сам, или под действием седативных препаратов», — объясняет заместитель главврача больницы №15 Борислав Силаев.
Если заболевшему для поддержания дыхания наложена трахеостома — трубка заведена через разрез на шее ниже голосовых складок — и пациент спокойно это переносит, то его можно оставить в сознании. Тогда он общается с врачами губами, жестами, кивками. Могут сказать «да» или «нет» и даже что-то написать. Такие пациенты могут даже есть привычным способом. Остальных кормят, отправляя питательную смесь прямо в желудок через зонд, или, если состояние тяжелое, есть смеси, которые вводятся прямо в вену, рассказывает Силаев.
Пациентам на ИВЛ чистят зубы, их моют, регулярно меняют белье и перестилают постель. Иногда все это делают по несколько раз в день — и все это силами санитарок и медсестер. Если уход ослабить, то повышается риск бактериальных осложнений. Если они присоединяются к вирусной пневмонии, это делает шансы на выздоровление в разы ниже.
Болеющим коронавирусом легче дышать, лежа на животе. «В больницах это протокольная процедура — если содержание кислорода в легких снижается ниже допустимых пределов, мы переворачиваем пациента на живот, — говорит Силаев. — Они так могут лежать по восемь часов. Чтобы их переворачивать, тоже нужны руки, у санитарки сил не хватает вертеть здоровых мужчин».
Везучие обходятся кислородной маской и на ИВЛ не попадают. Но если у заболевшего стояла трахеостома, то лечение на ИВЛ продлевается на 2-3 недели, рассказывает врач Левчук. «Потому что потом надо научить больного дышать заново, самостоятельно, а это тоже непросто — каждый день уменьшается время работы аппарата ИВЛ, больной на некоторое время от него отключается, тренируется дышать сам. Трудная процедура», — поясняет хирург.
— Им страшно? Ведь врачи должны давать надежду, а вы сами впотьмах передвигаетесь. Ведь, как мы поняли со слов врачей, человек может 10 дней лежать в нормальном состоянии, а потом — бабах и на ИВЛ.
— Ну, во-первых, мы им об этом не рассказываем — что может наступить резкое ухудшение, — отвечает главврач центра имени Пирогова Гусаров. — Мы их ободряем, говорим, что все будет хорошо, объясняем, какой где катетер установлен и зачем какая трубка. Призываем держаться и слушаться медперсонала.
«Разговаривайте со своей собакой»
К началу второй недели обе реанимации центра Пирогова заполнились, и пациентов стали класть в операционные палаты. Всего здесь 33 реанимационные койки и 33 аппарата ИВЛ, но открыть их все врачи пока не могут: не хватает анестезиологов и медсестер, идет набор.
В крупной Филатовской больнице рук пока хватает, недавно пришли пять новых реаниматологов. «Сегодня у меня нет проблем с медицинскими работниками, а что завтра будет — не знаю, не могу сказать. Одно могу сказать — завтра это не закончится», — рассказывает Вечорко.
Пациентов в больнице №15 стало в два раза больше. Обычно здесь принимают по 150 человек в день, на прошлой неделе — было 300 в сутки. В основном это люди в состоянии средней степени тяжести или совсем «тяжелые» — с дыхательной недостаточностью.
— Сколько все это продлится?
— По тем поступлениям, которые мы видим, а у нас 1,5 тысячи пациентов с вирусной пневмонией, это только самое начало пика, — говорит Вечорко.
— В Москве сейчас 8 тысяч пациентов с Covid-19. Все-таки это не 30 и не 50. Это много? Почему уже сейчас, как говорят в мэрии, все трещит по швам? — спрашиваем мы у главврача центра имени Пирогова.
— Ну вы же понимаете, что пациенты с другими заболеваниями никуда не делись. Это плюс восемь тысяч, которые требуют экстренной медпомощи и работы персонала в принципиально новых для них условиях. Это почти предел. Если поток увеличится, мы перестанем справляться, — отвечает Гусаров.
— Как это будет выглядеть?
— Итальянский сценарий. Интубация на полу. Выбор между молодым и пожилым при переводе в реанимацию. Невозможность нормально осмотреть всех при поступлении: то есть приехали и лежат, а если худшеет — хватай и беги с ним на ИВЛ.
— Как решают, молодой или пожилой? Есть протоколы для такого выбора?
— С точки зрения медицинской этики, таких протоколов нет и не может быть, мы обязаны помогать всем.
— А как тогда?
— Ну как решают во время боевых действий, когда массовое поступление раненых? Идет сортировка по состоянию. Легкораненые оказывают помощь себе сами. Люди с ранениями средней тяжести — группа, которой оказывают особое внимание, чтобы спасти их и вернуть в строй. А тяжелораненые остаются без него.
Бывший военный врач Левчук, работающий на сортировке в центре Пирогова, говорит, что каждый третий их пациент уверен, что у него не коронавирусная инфекция: «У людей очень высокая степень недооценки ситуации. А потом, когда они понимают, что с ними, они уже молчат».
Его коллега Гусаров вспоминает панику в глазах отрицателей коронавируса, когда они попадают в больницу с симптомами ОРВИ и сталкиваются там с тяжелыми пациентами. «Понимаете, здесь это ощущается острее. Они могли вчера все это отрицать, а толку? — вздыхает он. — Мне хочется попросить отрицателей все равно сидеть дома. А если выходите по неотложной надобности, например, с собакой гулять — то не общайтесь ни с кем, разговаривайте со своей собакой. Если этого не делать, здравоохранение захлебнется. Мы не сможем оказывать медицинскую помощь всем нуждающимся, если из-за отрицателей и нарушителей карантина поток будет расти».
И тогда, говорит Гусаров, люди должны быть готовыми к тому, что их будет интубировать травматолог или патологоанатом. И возможно, это будет последняя манипуляция в их жизни, добавляет он.