Это было, кажется, в 2001-м, а может быть, в 2002-м году: в питерском баре «Циник», где я инвестировала свою стипендию в «Балтику 4» и гренки с чесноком, ко мне подошли две девицы в растянутых длинных кофтах и спросили, не хочу ли я сыграть с ними в кикер — настольный футбол. Слово «кикер» они произносили с каким-то особенным вкусом, зато русские слова у них получались с акцентом. Незнакомые люди не предлагали мне пойти вместе поиграть со времен детской площадки, и по инерции я начала сопротивляться: «Я не умею». «Это ничьего, мы тьебя научьим. Я Кристен, а это — Штефани (имена сотрудниц НРО анонимизированы по соображениям конфиденциальности). Пошли».
«Мы тьебя научьим!»
По ходу партии выяснилось, что Кристен и Штефани приехали из Германии — и «ничьего, мы тьебя научим» было их модусом вивенди. Совместно они координировали волонтерскую программу Deutsch-Russischer Austausch e.V. «Немецко-русского обмена» (НРО) — устраивали молодых немцев в российские дома престарелых, психоневрологические интернаты, детские дома. Их партнером в России была благотворительная организация «Перспективы», созданная в 1996 году немецкой слависткой Маргарете фон дер Борх и медбратом Домиником Шлуном.
Полина Аронсон
Кристен и Штефани давно уехали из России — но «Обмен» непрерывно продолжал свою работу, рос, развивался, в том числе помогая самым уязвимым, самым бедным и забытым государством людям встать на ноги — иногда в самом прямом смысле слова. За годы своей работы «Обмен» успел устроить на работу в российские НКО десятки европейских стажеров — и помочь российским активистам пройти практику в европейских НКО, научиться основам менеджмента, основам коммуникации, основам своих прав. На ежегодные «Осенние встречи» НРО собираются активисты, исследователи и журналисты со всей Европы. Ни один МИД не сделал для российско-европейского обмена больше, чем НРО, и, кажется, именно это так раздражает власть: 26 мая Генпрокуратура РФ признала НРО «нежелательной организацией».
Почему у русских нет пандусов?
После той первой партии в кикер мы стали встречаться со Штефани и Кристен в «Цинике» каждую пятницу. За два года, которые обе прожили в Петербурге, они успели привезти мне из Германии ворох таких же растянутых кофт, научили удивленно восклицать по-немецки «ach sooo!» и сделали меня неофициальным чемпионом мира по кикеру. И все два года непрерывно донимали меня непонятными вопросами: «Почему ррррусские так мало ходят демонстрации?», «Почему ррррусские не организуют прррррофсоюзы?», «Почему у рррррусских нет пандусов для инвалидных колясок?». Я нервно пожимала плечами. Да находились уже на демонстрации! И профсоюзы эти — ну кому они нужны, собирать по рублю на похороны Бубликова? Будем радоваться жизни, покуда пандусы для колясок не станут нужны нам самим! Пиво в «Цинике» не закончилось, сухарики с чесноком тоже, прозит!
Но Кристен и Штефани не разделяли моего гедонизма. Они и их друзья — немецкие мальчики и девочки, вчерашни школьники — знали о жизни в России больше меня. Немецкие волонтеры приезжали в Россию на год, чтобы пройти так называемую «социальную службу» и ухаживать за теми, о ком наша родина стесняется вспоминать и стремится припрятать подальше. Это они — уроженцы Баден-Бадена и Штуттгарта — ездили с одного края Питера на другой, чтобы поднять с постели полупарализованного инвалида, тереть ему в ванной спину и потом, переодев в чистое, снова уложить его под одеяло, на свежее белье. Это они выводили на воздух жителей психоневрологического интерната в Петергофе — не к фонтану «Самсон», а хотя бы вокруг полусгнившего здания, мелкими шажками, без всяких пандусов.
Слушать людей — в этом заключался смысл
Один из волонтеров НРО, дрезденский парень Моритц, работавший в петергофском интернате, однажды случайно выяснил, что пациент, считавшийся многие годы безнадежным «овощем», может говорить — если только как следует прислушаться к его бормотанию. Двухметровый чемпион Германии по баскетболу в юношеской лиге, Моритц просиживал с ним часами, крутил у него перед лицом цветные мячики, растягивал губы и говорил «Аааа! Аааа!» Он учил его речи — русской ли, немецкой, какая разница. Через несколько недель «ученик» Моритца начал различать цвета и не очень связно, но настойчиво, произносить их названия. Потом Моритц уехал — и о том, что случилось дальше, можно только догадываться.
Слушать людей, которые хотят что-то сказать, — в этом и заключался весь смысл деятельности НРО, все 29 лет его существования. Когда тебя слушают, твои идеи вдруг приобретают смысл, форму, значение. И вдруг выясняется — ты что-то можешь сам: в экоактивизме, урбанистике, искусстве, образовании…
Но, по всей видимости, именно это и является деятельностью, которая «угрожает основам конституционного строя, обороноспособности или безопасности России». Генпрокуратура, Минюст, Роспотребнадзор и прочие боятся, что граждане России вдруг заговорят и научатся различать черное и белое; начнут думать сами за себя, помогать себе сами — и отказываться от участия в военной игре, которую страна упорно ведет со всем миром за счет своих же налогоплательщиков.
Прощай, обмен!
Впрочем, возможно, Генпрокуратура не ошибается: сотрудничество с НРО действительно меняет человека — в опасную для российских властей сторону. То, что принято называть «гражданской позицией», сложилось у меня лично не благодаря восьми годам обучения на факультете социологии СпбГУ, а благодаря дружбе с Кристен, Штефани, Моритцем и с другими волонтерами и сотрудниками «Обмена». Не чтение Макса Вебера и Георга Зиммеля, а разговоры с немецкими студентами заставили меня задуматься о том, что у граждан бывают не только потребительские, но и политические права. О том, что государство должно отчитываться о своих действиях. И о том, что, как это ни банально, но каждый из нас несет ответственность за происходящее вокруг нас.
Сделав НРО «нежелательной организацией», российские власти показали: никакой «диалог» с Россией — о котором так часто твердят немецкие политики — невозможен. Обмен невозможен. Обмен нежелателен. Единственный допустимый обмен — это обмен пленными. Все остальное чревато непредсказуемостью и должно быть запрещено.
Прощай, обмен! По официальному заявлению НРО, решение Генпрокуратуры «означает отмену многих потенциально возможных волонтерских и молодежных обменов, стажировок и проектов, которые способствовали бы лучшему взаимопониманию и обмену опытом между российским и германским гражданским обществом». Больше не будет школьных поездок. Театральных проектов. Экофестивалей. В пивных не будет очереди к кикеру — играй не хочу. Только с кем?
Я не стану желать авторам этого распоряжения ничего плохого. Но если когда-нибудь они попадут в петергофский психдиспансер, то ни один немецкий волонтер не подойдет к ним поправить одеяло.
Автор: Полина Аронсон — социолог, журналист, редактор онлайн-платформ dekoder и oDR. Автор книги «Любовь: сделай сам. Как мы стали менеджерами своих чувств».
Комментарий выражает личное мнение автора. Оно может не совпадать с мнением русской редакции и Deutsche Welle в целом.