Прошло 80 лет с момента выхода фильма Роберто Росселлини «Рим — открытый город» (1945) — ленты, навсегда изменившей кинематограф. Там Анна Маньяни сыграла, пожалуй, свою самую легендарную роль, став лицом итальянского неореализма и «совестью нации». Несмотря на это, за пределами Италии её имя звучит гораздо реже, чем, скажем, Софи Лорен.
Однако Маньяни была одним из сильнейших актёров ХХ века.
Она стала первой итальянкой, получившей «Оскар» за главную женскую роль — в фильме «Татуированная роза» (1955).
Марлон Брандо боялся её энергии, Мерил Стрип называла её «богиней», а New York Times окрестила её «тигрицей итальянского экрана».
И всё же сегодня её упоминают гораздо реже, чем других звёзд той эпохи.
Рождение шедевра
Роберто Росселлини снял Рим — фашистская Италия, не колониальная, а страна достойных людей, — объясняет исследовательница Катерина ди Капальбо, автор Roma Città Aperta.
В те годы Муссолини и Гитлер были еще живы, а копия священника в фильме — «Что, если они вернутся?» — звучала как реальный отпечаток страха всего экипажа.
«Настоящая женщина, а не девственница»
Магнани сыграла Пину — вдову средних лет, беременную от партизанского соседа, которого она любит и на которой собирается выйти замуж.
Ее героиня необразованная, но мудрая; справедливая, но без показного морализаторства. Настоящая женщина, показанная с теплотой, уважением и редким для кино реализмом.
«Наконец-то, спустя годы, когда в кино все было искусственно — красиво, глянцево, правильно — зрители увидели историю настоящей женщины. Не о киноиндустрии, а о ком-то вроде каждого из нас», черные, как смола, волосы и горящий взгляд подпитывали слухи об «экзотическом» происхождении. Некоторые даже говорили, что она египтянка.
Возможно, она сама сначала поддержала этот миф — ради тайны, — пишет Джанфранко Ангелуччи, друг Феллини.
На самом деле Анна, которую дома ласково называли Наннарелла, родилась в самом сердце Рима, недалеко от Порта Пиа, и никогда не знала своего отца. Мать уехала в Египет, оставив дочь — отсюда растерянность, а возможно, и внутренняя пустота, которую Маньяни превратила в искусство.
« Я поняла, что не родилась актрисой, — писала она позже. — Я просто решил стать ею в колыбели — между одной лишней слезой и одной пропавшей любовью. Всю свою жизнь я кричала изо всех сил, умоляя об этой слезе, умоляя об этом прикосновении ».
Фото Getty Images
Когда k, Анна также приобрела актерское мастерство.
В кино она принесла такую же непосредственность. Посмотрите на нее рядом с Марлоном Брандо в Сбежавшей тенденции (1960). Брандо работает на камеру, ловит свет, играет лицом. И Маньяни это не интересует: она идет прямо к зрителю, — объясняет Бернардинис.
Многие сцены в «Риме — открытом городе» снимались с первого дубля — фильма не хватало. Так было с легендарным эпизодом, когда Пина бежит за грузовиком, перевозящим ее любимого Франческо, и падает, попав под пулю в спину.
Маньяни вспоминал: Мы не репетировали. Росселлини просто сказал: Выйди за дверь . И меня вдруг перенесло в то время, когда молодых людей просто хватали на улицах… В этот момент я перестала быть собой, я стала Пиной.
Эта сцена выросла из настоящей трагедии. За год до съемок в имес писал, что Маньяни обладала «редкой способностью плакать настоящими слезами, искренне смеяться, яростно сражаться; в гневе она была грозной, а в любви — невероятно чувственной».
Теннесси Уильямс мечтал увидеть ее на Бродвее в своей новой пьесе — это было лишь одно из многих американских предложений, которые Анна отвергла. «Эта женщина, Анна Маньяни, проникает прямо в ее сердце», — сказал он.
Ингрид Бергман так любила «Рим — открытый город», что написала Росселлини письмо, добавив, что единственные итальянские слова, которые она знала, были Ti amo.
Росселлини, тогдашний партнер Маньяни, держал переписку в секрете, пока Анна не наткнулась на телеграмму от Бергмана.
Она спокойно передала ему тарелку спагетти и спросила, голоден ли он. Услышав «да», она ответила: «Тогда ешь!» — и постучала по тарелке монах в Магнане. У нее есть известная фраза: камера не должна скрывать морщины.
«Эти морщины — моя жизнь», — сказала она.
Она сделала привлекательными даже мешки под глазами.
«Она ненавидела условности, была свободной — невероятно свободной», — вспоминает ее внучка Оливия.
И все же это то, что сделало ее менее «востребованной» на Западе. Она не была фантазией, она была правдой.
Сам факт ее существования — без ущерба, вопреки стандартам красоты своего времени, несмотря на драматическую биографию — важен для девушки, которая выбирает эту профессию, — добавляет римская актриса Лилиана Фиорелли.
Маньяни нельзя было украсить, приручить или поместить в музей, — говорит кинокритик Флавио Де Бернардинис.
Как мы можем ее запомнить? «Просто смотрите ее фильмы», — отвечает Оливия.