Спустя почти 8 месяцев заключения в четверг, 19 августа, на свободу вышли сотрудники «Пресс-клуба Беларусь» — основательница Юлия Слуцкая, ее сын и оператор Петр Слуцкий, директор Сергей Ольшевский и программный директор Алла Шарко. Как сообщается, они были освобождены в результате помилования Александром Лукашенко.
На следующий день после освобождения основательница «Пресс-клуба Беларусь» Юлия Слуцкая дала DW эксклюзивное интервью, где подробно рассказала о времени в тюрьме, обвинении в свой адрес и условиях освобождения.
DW: Юлия, как вы себя сейчас чувствуете?
Юлия Слуцкая: Я чувствую себя очень хорошо. Немного рассеянной, у меня очень много дел, я не успеваю всех обнять. Но я чувствую себя хорошо, потому что я смотрю на свет, я могу смотреть вдаль, я могу обнимать моих любимых — это самое большое счастье.
Но мне надо, конечно, проверить здоровье: зрение, легкие, сделать анализ крови. Тюрьма — это не санаторий, там трудно сохранить здоровье. 8 месяцев мы жили без дневного света, окна закрыты так, что даже лучика не просачивается, там всегда искусственный свет и очень плохой. Ты читаешь, пишешь, глаза напрягаются все время. Еда там тоже не самая лучшая. Ты «догоняешься» домашними передачами, но туда не разрешают передавать кусочек вареной курицы, только колбасу — это не самая полезная еда. Хотя моя дочка каждый день носила передачи, но передавать можно только то, что разрешено.
— Расскажите, пожалуйста, подробнее каким образом вас помиловали, как это оформили юридически?
— Скажу сразу: это не имеет отношение к инициативе Юрия Воскресенского. Все политические в камере получили его письмо за две недели до «Большого разговора» с Александром Лукашенко 9 августа. Но я могу сказать, что из нашей камеры никто не написал ему.
Ко мне с предложением написать прошение о помиловании пришли давно, еще в начале лета. И мне достаточно трудно было принять это решение, я очень долго думала. Потом я для себя решила, что раз нам не надо никого оговаривать, мы оговариваем только себя, то мы это переживем. Важнее выйти на волю. Я передала это ребятам, мою просьбу, и так получилось, что мы приняли это предложение о помиловании.
Касательно юридических формальностей, есть статья 88-1 Уголовного кодекса — это помилование на основании прекращения уголовного дела, оно может быть до осуждения. Обязательными условиями является признание вины и возмещение суммы ущерба в двукратном размере.
Было несколько этапов. Сначала надо было признать вину — да, мы писали прошение о помиловании на имя Александра Лукашенко. Кстати, с признанием вины было довольно сложно, у нас была такая формулировка: «мы — известные в Беларуси организаторы медийных ивентов, и мы были уверены, что мы действуем в рамках закона. Но прочитав акт, который нам предъявили, мы увидели, что наши действия могут трактоваться и как сдача помещений в аренду. Поэтому мы признаем вину».
Получается, наше обвинение (фигурантов дела «Пресс-клуба» обвиняли по статье 243 УК — уклонение от уплаты налогов в особо крупном размере. — Ред.) было связано с мероприятиями, которые мы организовывали. Если мы делаем ивенты, то имеем право на упрощенную систему налогообложения — 5% со всего оборота, а если сдаем в аренду, то еще подоходный налог и годовой налог. Но мне даже в голову не приходило, что наши мероприятия могут трактоваться как сдача в аренду, мы же сами на них работали, модерировали.
Вот поэтому еще одним условием было возмещение ущерба. За пять лет нам насчитали разницу налогов, это и было суммой нам выставлено, мы все выплатили.
— Почему еще одна фигурантка «дела Пресс-клуба» Ксения Луцкина не вышла на свободу с вами?
— Ксения очень искусственно была привязана к нашему делу. Она не является нашим сотрудником, я до следствия видела Ксению лишь пару раз, она была участником нашего хакатона. К тому же, в 2019 году и ранее, за который было предъявлено обвинение, я вообще не знала о ее существовании.
Насколько я понимаю, ей тоже делалось такое предложение. Мне удалось с ней перекинуться словами, она сказала, что не может признавать вину в том, к чему она не имеет вообще никакого отношение. Это ее позиция, ее право. Мы приняли другое решение.
— Получается, что вы первые из политических заключенных вышли на свободу по помилованию. Как думаете, почему начали именно с вас?
— Может быть, в каких-то списках мы были в топе, может мы были очень заметны в мировой повестке. Я не знаю. Я могу только гадать, я сейчас сильно оторвана от реальности. Вся моя реальность сейчас составлена из программ белорусского телевидения и авторской журналистики. Это как кривое зеркало, я не владею информацией.
— Как проходили 8 месяцев в тюрьме, что для вас было самым трудным?
— В разные этапы разные вещи. На первом этапе самым шокирующим для меня был высокий шумовой и эмоциональный фон в камере. Это маленькая камера на 8 человек, там сидело много молодых девчонок, в том числе по наркотической статье, с расшатанной психикой. Был то крик, то шум, то смех, то пение, громкий телевизор(…) Мне это было очень тяжело выносить — постоянное присутствие посторонних людей в тесной близости, я вообще интроверт.
Меня очень сильно угнетало отсутствие света. В камере плотные железные жалюзи, «реснички» на тюремном жаргоне — они стоят под таким углом, что свет туда не пробивается, ты все время находишься при электрическом освещении. Первое, по чему приходится удар — это по глазам, при таком свете приходится читать, писать. Дочка мне передавала витамины для глаз, капли, но я понимаю, что я посадила зрение.
Но со временем в тюрьме начинаешь понимать, что происходит, и учишься с этим жить. Сначала не веришь, потому что думаешь, что это должно кончиться, не может быть, чтобы это было так долго. А потом ты слышишь, что политические девочки обсуждают, как они поедут «на Гомель» (в колонию отбывать наказание. — Ред.), какую одежду возьмут. Тебя коробит, сжимает, ты думаешь: ну не могут они поехать «на Гомель». А потом они уезжают. И ты думаешь, что тоже можешь поехать туда, и мысленно прикидываешь, какие вещи туда возьмешь.
— Чем вы собираетесь сейчас заняться на свободе?
— Планирую заняться здоровьем и реабилитацией, быть со своими близкими. А об остальном я подумаю потом. Наверное, мне надо писать книгу о белорусской журналистике, потому что она проходит абсолютно уникальный путь развития, нигде на постсоветском пространстве такого нет. Мне это будет интересно, точно понимаю, что буду этим заниматься.