Виктор Мартинович, один из самых известных молодых белорусских писателей, представил в нескольких городах Германии свой уже седьмой роман «Революция», написанный еще в 2013 году, недавно изданный на немецком языке и запрещенный на родине.
Его действие происходит в Москве в начале 2000-х и не имеет ничего общего с белорусскими протестами. В интервью DW Мартинович объяснил, чем роман будет интересен читателям в ФРГ, а также рассказал, как пережил постпротестный год и на что сейчас могут надеяться белорусы.
DW: Внимание к Беларуси после прошлогодних массовых протестов выросло в Европе и применительно к белорусской литературе. Чем немецкому читателю будет интересен ваш роман?
Виктор Мартинович: Мне гораздо больше интересен думающий европеец, который способен к интересу на уровне культуры. Давайте признаемся себе в том, что Беларуси на европейской карте до сих пор не существовало. Наших писателей никто не знал, наши спектакли не шли в европейских театрах. А ведь в стране, которой нет, можно делать все что угодно. И самое главное — никто об этом не узнает!
Из-за этого интерес к культуре помещает нас в некий контекст, с которым мы все должны сообразовываться. Мы (белорусы. — Ред.) перестаем быть белым пятном на карте, нас начинают читать. И здесь самый важный момент — качество книг, которые мы пишем. Если мы способны создать книги, которые читаются европейцами как книги про себя, тогда мы останемся. Люди везде люди, и нет ничего белорусского в этой ситуации.
Страх не имеет географии, любовь не имеет географии. Меня очень расстраивают ситуации, когда мы торгуем своей болью. Мы не должны торговать болью, потому что это товар, который очень быстро портится. Вокруг нас всегда есть гораздо больше боли, чем ушей, готовых о ней слушать. Мы должны рассказывать про красоту, потому что красота остается. Такие цели я перед собой ставлю, приближаясь к этому рынку.
— «Революция» — роман не о протестах в Беларуси, но в начале 2021 года он попал в стране под запрет. Почему такая реакция?
— Это книга о власти, о ее природе. Быть может, кому-то не понравились такие глобальные рассуждения о том, что такое власть вообще и что такое подчинение, почему так сладостен отказ от свободы. Но тут я, наверное, кого-то идеализирую. Скорее всего сработал просто инстинкт: «Слово «революция» на обложке — наверное, надо запрещать!». Но в этом случае мне очень горько, потому что книга в этом не виновата. Она такой судьбы не заслуживала.
Немецкое издание романа Виктора Мартиновича «Революция»
Эту книгу полезно было бы прочитать всем: и тем, кто запрещал, и тем, кто отнесся к ней не серьезно, обнаружив, что она не про белорусские протесты. На самом деле она ведь про все — и про ситуацию в Беларуси в 2020 году тоже. Просто она рассказана в том режиме, в котором работает художественная литература. Я себя не считаю документалистом. Мне интересно рассказывать про что-то, что всегда было и всегда будет.
— Этот роман больше о власти или о подчинении?
— Главный герой вовлекается в очень мутную историю, разрушающую его душу. Оказавшись в ситуации опасности, он начинает играть по тем правилам, которые ему активно навязываются. Но примерно на половине повествования он превращается в совершенно другое существо. Существо, получающее удовольствие от благ, которые дарует ситуация подчинения. И самое главное — от ситуации, когда не нужно выбирать.
Его персональная революция начинается в тот момент, когда это касается его девушки. Это еще роман про любовь, потому что только очень личное может заставить тебя отказаться от сладостной ситуации, когда ты не участвуешь в выборе, отказаться от свободы. Любить может только свободный человек, вот в чем проблема, все остальные могут только размножаться.
— Год назад вы не верили в протесты, но считали, что это поворотный момент и есть надежда. Сейчас у белорусов есть какая-то надежда?
— Я исхожу из того, что менять мир к лучшему может только добро. Насилие, даже ответное, не приводит к торжеству какой-то добродетели. Если ты начинаешь нарушать закон вслед за тем, кто нарушил его первым, ты не создаешь общество справедливости и порядка. Поэтому надежда на тех, кто все увидел, все понял и начал выстраивать свои поступки таким образом, чтобы зла в них было как можно меньше.
Потому что любая революция происходит внутри у человека, в человеческом сердце. На это я надеюсь. Рабы не делают революцию, рабы способны только к бунту. Любой бунт совершенно успешно подавляется тренированной армией, которая с утра до вечера занимается только тем, что тренируется.
— Вы, как писатель, чувствовали в течение года после президентских выборов в Беларуси какую-то ответственность перед общественностью?
— Я старался делать так, чтобы мои слова никого не заставляли ломать свою судьбу. Причем это происходило в тот момент, когда ответственностью писателя многие интеллектуалы воспринимали ответственность за то, что ты должен призывать куда-то и так далее. Но поскольку у меня не было никаких иллюзий, как и нет их сейчас, я понимал, что своим неумеренным энтузиазмом я могу искалечить чьи-то судьбы, судьбы тех людей, которые мне верят.
— Как вам самому удалось пережить это время?
— Мне, как творческому человеку, который все очень остро переживает, было очень сложно. Я не мог ни читать, ни смотреть, как-то эмоционально не вовлекаться. Погружение в это все наносило очень большую травму. Когда у тебя забирают представления о законности, об ответственности как результате твоих действий и вместо этого предлагают тебе картину мира, в которой некие страшные вещи могут происходить с любым человеком просто так, — с этим сложно справиться. Мы еще очень долго будем расхлебывать последствия (происшедшего в Беларуси. — Ред.).
— Вас часто называют мастером прогноза. Можете дать какой-то прогноз на ближайшее будущее Беларуси?
— Я перестал связывать свои надежды с политикой в Беларуси и ищу радость в вещах, которые непреходящи, например в литературе, в культуре. Я понимаю, что мне не суждено ничего поменять сейчас. Моя задача заключается в том, чтобы создавать некий культурный продукт, который, быть может, со временем поучаствует в хоре тех людей, которые воспитают некую новую Беларусь, которую я совершенно не надеюсь застать. Но это не прогноз, это общее ощущение. Те сценарии, которые есть у меня в голове, я не буду озвучивать, они очень пессимистичные.
— Когда такой пессимистичный взгляд в будущее, есть хотя бы смысл поддерживать людей морально?
— Это и есть моральная поддержка, потому что все остальные ее типы — подбадривание, оставление некого ощущения, что если еще чуть-чуть подождать, то все изменится, — как раз очень неэтичны. Ты даешь людям ту надежду на будущее, которого сам уже не видишь. Я не считаю, что писатель должен быть оптимистом или моделировать будущее, потому что писатель — не политик. Наша задача — делиться своим пониманием в тех местах, где это понимание присутствует.