У Зои Семеновны больные ноги. А еще она живет в Виннице, в 300 километрах от Киева. Поэтому за судом над человеком, которого обвиняют в убийстве ее сына, она уже несколько лет наблюдает по интернету. Каждый вторник и каждый четверг.
Одно решение украинской власти — и этого человека отпустят из зала суда. Чтобы не допустить этого, Зоя Семеновна готова доехать до Киева — до президентской администрации, до суда, куда угодно, — несмотря на свою болезнь.
«Я буду сидеть там, я сдохну возле того Зеленского, но я не позволю», — говорит Зоя Семеновна. Она уже не плачет, в ее голосе слышна решимость: «Если бы его ребенка убили, он бы тоже отпустил?»
Вике — 28. Замужем она шесть лет. Последние пять лет она не видела своего мужа. Связи с ним нет. Можно только передать передачу раз в полтора месяца. В Киеве его называют героем, но кому от этого легче?
Одно решение — то же самое, против которого так решительно выступает Зоя Семеновна, — и Богдан вернется домой.
Вика говорит: в первую очередь нужно думать о живых людях. С другой стороны, признает она, решение, которое наверняка будет обсуждать вся Украина, не должно приниматься за закрытыми дверями.
«Большой обмен», который, согласно договоренностям, достигнутым на «нормандском саммите» в Париже, должен состояться до конца года, Владимир Зеленский выставляет в качестве своей безоговорочной победы. Однако уже сегодня понятно, что этот обмен станет одним из самых неоднозначных решений президента Украины за время его пребывания на посту и наверняка вызовет внутри страны крайне бурную реакцию.
Обмен
Большой обмен, о котором договорились в Париже Владимир Зеленский и Владимир Путин, если он состоится, станет первым масштабным обменом за два года. В декабре 2017 года Украина передала самопровозглашенным республикам 233 задержанных в обмен на освобождение 73 человек.
Обе стороны-участницы обмена называли эту операцию только первым этапом обмена «всех на всех». Его вторую серию собирались провести в течение месяца-двух, но не сложилось.
Киев и «республики» обвиняли в срыве этого обмена друг друга: они никак не могли согласовать списки его участников.
Уже тогда, в начале 2018 года, поговаривали, что одна из причин разногласий — ультимативное требование сепаратистов выдать им «беркутовцев», обвиненных в массовых расстрелах на киевском Майдане в феврале 2014 года.
Впервые о таком требовании еще в январе 2017 года сообщила депутат Рады Надежда Савченко: после наделавшего шума визита на неподконтрольную Киеву часть Донбасса она опубликовала в «Фейсбуке» некие «списки для обмена», в которых фигурировали фамилии «беркутовцев». Однако в Службе безопасности Украины «списки Савченко» назвали фейком, и тогда эта тема затихла.
Но весной 2018 года, уже после последнего большого обмена, такие требования «республик» подтвердил мне участник минских переговоров Виктор Медведчук. Именно его — старожила украинской политики и кума Владимира Путина — тогдашний президент Украины Петр Порошенко называл единственным переговорщиком, способным эффективно договариваться об обмене пленными.
Тогда я спросил у него, на каких основаниях самопровозглашенные республики включают в свои требования людей, не имеющих отношения к боевым действиям в Донбассе.
«Они так считают. Мы говорим: они не имеют отношения к АТО [военной операции Киева на востоке Украины]. А они говорят: нет, мы должны их получить, иначе мы не отдадим тех, кто есть у нас. Вот и все основания, понимаете?» — ответил Медведчук.
Позиция тогдашней украинской власти была однозначной: «беркутовцев», обвиняемых в расстрелах на Майдане, — не отдавать.
После ухода Порошенко с президентского поста переговорная команда Украины в минской контактной группе поменялась. А вслед за этим смягчилась позиция Киева в вопросе выдачи «беркутовцев».
Два высокопоставленных украинских чиновника, осведомленных о ходе переговоров об обмене, подтвердили Би-би-си: фамилии «беркутовцев», которых судят за расстрел Майдана, значатся в списке на новый большой обмен.
Представители официального Киева отказываются от публичного комментирования этой темы: они не называют даже точное количество участников обмена и утверждают, что любое небрежно оброненное слово может привести к его срыву.
Однако определенные намеки можно найти в недавнем интервью министра иностранных дел Украины Вадима Пристайко агентству УНИАН. В нем дипломат признал: грядущий обмен будет очень чувствительным, так как после сентябрьского обмена пленными между Украиной и Россией у Киева осталось слишком мало людей, которые могли бы фигурировать в новом обмене.
«Мы готовы к очень серьезным компромиссам для того, чтобы забрать максимальное количество наших людей», — заявил Пристайко.
Максим
«Сейчас свернем с Карла Маркса, а там уже близко», — говорит таксист, который подбирает меня с винницкого вокзала. На самом деле улица, по которой мы едем, носит имя не Карла Маркса, а Максима Шимко. Я еду в дом, в котором он жил, пока его не убили.
Дверь квартиры в типичной панельке открывает Зоя Кузьменко, мама Максима. Мы проходим в комнату, которую женщина до сих пор называет Максовой.
На стенах и книжных полках стоит несколько фотографий ее сына — невысокого длинноволосого мужчины с добрыми глазами. В доме очень чисто, но на подоконнике в Максовой комнате царит творческий беспорядок.
Зоя Семеновна подтверждает мою догадку: «Я с подоконника не убираю. Все осталось, как было. Снимаю все, вытираю пыль и все кладу назад, на свои места».
«Пашка, сделай кофе!» — кричит она своему младшему сыну, Павлу. Ему 38. Сейчас он уже старше, чем был его брат на момент смерти. В 2014-м Максу было 34.
Не дожидаясь кофе и моих вопросов, Зоя Семеновна принимается рассказывать.
«Мы были очень счастливой семьей. Мы с мужем прожили 42 года и практически никогда не ссорились. Честно, я была очень счастлива, что у меня такой хороший муж, что у меня такие добрые сыновья», — говорит она и плачет, в первый, но не в последний раз за время нашего разговора.
Максим, вспоминает его мама, увлекался исторической реконструкцией, — «викинговкой», с грустной улыбкой говорит она, — и заразил ею брата. Зоя Семеновна показывает его книги о средневековой моде. Вспоминает, как всей семьей шили костюмы и ездили на рыцарские турниры. Это на одном из таких турниров незадолго до начала массовых акций протеста в Киеве Павел сломал ногу, поэтому на Майдан не ездил.
А вот Максим там бывал постоянно: еще с ноября, когда на Майдане жестоко избили студентов, выступающих за евроинтеграцию. Неделю проводил на Майдане, неделю дома, в Виннице.
В середине февраля, когда в центре Киева начались самые жесткие столкновения, это была даже не его смена, со слезами на глазах вспоминает мама. Максим сбежал прямо из ресторана, где праздновали день рождения отца, не дождавшись торта. Переночевал у подруги и на электричке уехал в Киев.
Последняя прижизненная запись Максима на его стене во «Вконтакте» — перепост сообщения одной из патриотических групп в этой соцсети: «за Украину!!!!!!!!!!!!! Все кто Может едьте в КИев !!!» (орфография сохранена)
«Он даже паспорт с собой не брал на Майдан. Говорил: не хочу вам с отцом навредить. Кто его знает, победит та революция или нет, главное — чтобы вам хуже не было», — говорит Зоя Семеновна.
По билету на электричку до Киева в кармане Максима сначала вышли на других винницких «майдановцев», а потом и на его родных. Максим погиб от пулевого ранения в шею 20 февраля 2014 года на улице Институтской, его смерть была одной из первых в то утро.
Последние минуты жизни Максима засняты журналистами нескольких СМИ. На этих фотографиях и видеозаписях Зоя Семеновна и Павел узнают Максима по характерной желтой палке, с которой он шел вверх по Институтской.
«Он был безоружным. Он никому не угрожал. Они просто шли укреплять баррикады», — несколько раз повторяет женщина.
Тело Максима оттащили от места смерти, накрыли розовым пледом и несколько раз переносили по Майдану, очевидно, в поисках места, которое бы не простреливалось. Павел позже разыщет десятки фотографий с характерным розовым покрывалом. Он включает неновый компьютер в Максовой комнате и показывает эти фотографии мне. Мама Максима плачет.
«На опознание тела я хотела пойти, но меня люди не пустили, муж пошел. Я говорила: не пущу Колю одного, я же знала, какой он у меня добряк. Он когда из морга вышел, полгода потом не разговаривал, только показывал, что ему надо. Вот молчит человек — и все. Потом немного заговорил, но эта депрессия его мучила-мучила и замучила», — сквозь слезы говорит Зоя Семеновна. Николай Шимко, отец Максима, умер в прошлом году.
Максиму в гроб положили викинговский шлем, а в руки вложили меч. На его надгробии нарисована скандинавская ладья.
«Беркутовцы»
Большая часть погибших на Майдане в самый кровавый день противостояния, 20 февраля 2014 года, были убиты именно там, где погиб Максим Шимко — на примыкающей к Майдану улице Институтской, ныне — аллее Героев Небесной Сотни.
Адвокат родственников двух застреленных на Майдане активистов Виталий Титич говорит, что в истории криминалистики едва ли можно найти преступление, зафиксированное настолько подробно и, соответственно, настолько же легкое для расследования и раскрытия.
«Этот расстрел фиксировался на десятки камер профессиональных журналистов, пребывавших на месте преступления, ходивших среди лиц, которых убивали. Плюс большое количество камер наблюдения на зданиях правительственного квартала, персональные дивайсы [участников тех событий]», — перечисляет он источники информации о расстрелах на Майдане.
Украинские правоохранители обвиняют в убийстве 48 и ранении 80 человек на Майдане 25 «беркутовцев» из так называемой «черной роты» — по цвету униформ без опознавательных знаков, которые в тот день носили эти люди.
Их еще называют «ротой Садовника», по фамилии командира этого подразделения. У Дмитрия Садовника нет одной руки. В день расстрела сразу несколько видеокамер зафиксировали, как один из стрелков в черном ведет огонь в сторону протестующих, положив ствол автомата на культю.
Впрочем, говорит Виталий Титич, эта особая примета Садовника — не единственная зацепка, позволившая идентифицировать стрелков.
«У суда есть биллинги телефонов «беркутовцев». Они были настолько уверены в своей безнаказанности, что абсолютно спокойно пользовались мобильными телефонами, перезванивались в открытом режиме. Их пребывание [на месте преступления] установлено», — рассказывает он.
А еще есть результаты баллистической экспертизы, которые показали, что пули, извлеченные из тел некоторых активистов, были выпущены из табельного оружия, закрепленного за этими конкретными «беркутовцами».
Дмитрия Садовника задержали еще весной 2014 года. Через полгода его выпустили под домашний арест, откуда он немедленно скрылся. Уже через два месяца он получил российское гражданство. По данным украинских правоохранителей, как минимум 19 из 20 исчезнувших «беркутовцев» из «черной роты» тоже осели в Российской Федерации. Российские правоохранители отказываются выдавать их Украине.
Тем не менее, пятерых «беркутовцев» из «роты Садовника» все-таки задержали. Уже несколько лет их судят по обвинению в совершении теракта, превышении служебных полномочий, умышленном убийстве и сокрытии оружия после совершения преступления в одном из районных судов Киева. Одного из них в июле этого года суд отпустил под домашний арест.
Адвокаты «беркутовцев» оспаривают доказательства обвинения. Их подзащитные не признают себя виновными.
Заседания проходят каждый вторник и каждый четверг. Особого интереса у широкой общественности этот процесс не вызывает: разве что когда по «Скайпу» из Ростова-на-Дону давал показания Виктор Янукович, тесноватый зал судебных заседаний забивали журналисты. Или когда среди семей погибших активистов прошел слух, что всех «беркутовцев» собираются отпускать под домашний арест, в Киев оперативно съехались сразу полсотни родственников «майдановцев».
Вот и на заседание 19 декабря приходит десяток родственников и знакомых «беркутовцев» — они садятся в левой части зала, поближе к прозрачной клетке с обвиняемыми, и примерно столько же родных погибших «майдановцев» — они размещаются в правой половине зала. Два фланга зала, кажется, игнорируют существование друг друга.
«С праздником!» — со смехом подходят к клетке родные «беркутовцев». Имеют в виду день святого Николая, или день милиции, отмечавшийся на Украине 20 декабря (в 2016 году президент Петр Порошенко отменил этот праздник и установил день полиции на август), — непонятно. Кто-то вручает обвиняемым брелоки в форме маленьких шеврончиков упраздненного подразделения «Беркут», они принимают подарки с возгласами радости. Правый фланг зала сидит с каменными лицами.
Пытаюсь спросить у «беркутовцев» и их родных, как они относятся к вероятному обмену.
«Мы ничего не комментируем», — резко обрывает мой вопрос один из обвиняемых, Павел Аброськин.
«Пусть нам интернет сюда включат, мы зомбоканалы не смотрим», — шутит его сосед по клетке, заместитель командира «роты Садовника» Олег Янишевский. В зал входят судьи и присяжные, заседание начинается.
Казалось бы, не предвещающее ничего экстраординарного — журналистов оно не заинтересовало, — заседание заканчивается показательным решением: суд отпустил под домашний арест обвиняемого «беркутовца» Александра Маринченко.
Адвокат «беркутовцев» Александр Горошинский заявил Би-би-си, что не обладает официальной информацией о вероятном обмене его подзащитных.
Сергей Зинченко обвиняется, среди прочего, в убийстве Максима Шимко
В июне 2018 года в Святошинский суд в качестве свидетеля вызвали Зою Кузьменко. Именно тогда прокуроры впервые публично огласили результаты баллистической экспертизы: пуля, убившая Максима Шимко, была выпущена из оружия, закрепленного за арестованным «беркутовцем» Сергеем Зинченко.
«Я пришла в суд и прямо в глаза ему сказала: ты убил моего ребенка. Его адвокат сразу отвечает: это, может, и не он стрелял из этого оружия. Я ему: раз не он убил, то он знает, кто взял его автомат и убил. Хотя понятно, что никто свой автомат никому не отдаст. Зинченко мне ничего не ответил. Опустил голову, сидел, молчал», — вспоминает Зоя Кузьменко.
Обвиняемые «беркутовцы» до этого дня не давали показаний, ссылаясь на статью конституции, позволяющую не свидетельствовать против себя. Их адвокаты говорят, что они будут свидетельствовать на соответствующей стадии судебного процесса.
Я спрашиваю у Зои Семеновны, думала ли она о том, чтобы простить людей, обвиняемых в убийстве ее сына.
«Если бы я видела, что они хоть немного раскаялись, может, что-то бы и получилось», — отвечает она.
Но, эмоционально присоединяется к нашему разговору Павел, «беркутовцы» не показывают никаких следов раскаяния, прямо в зале суда травят анекдоты со своими конвойными.
«Они при нас смеются — над нашим горем смеются», — говорит Зоя Семеновна.
Она вспоминает эпизод с одного из судебных заседаний по этому делу: «Отец одного из обвиняемых «беркутовцев» говорит: я горжусь своим сыном. Мой сын, говорит, хорошо учился, я хотел, чтобы он поступил в вуз, но мне сказали: плати 2500 долларов. У меня таких денег нет, вот сын и пошел в милицию. А отец кого-то из наших [погибших на Майдане] ему и отвечает: мой ребенок для того и вышел на Майдан, чтобы твой сын не платил 2500 долларов за поступление».
Брат Максима нашел в интернете десятки фотографий, сделанных на Майдане 20 февраля 2014 года, в день массовых расстрелов, в день смерти его брата. Зоя Семеновна продолжает говорить, пока он листает их на экране компьютера. На снимках совсем молодые ребята и мужчины постарше лежат на плитке Майдана. У некоторых — видны следы пулевых ранений головы. Майдан в прямом смысле залит кровью.
«Не смотри», — вдруг говорит Павел матери. Следующей на экране появляется фотография его брата, сделанная сразу после смерти. Его лицо окровавлено, глаза закрыты.
Слухи о том, что «беркутовцы», которых обвиняют в расстрелах на Майдане, могут быть обменяны на украинских пленных, удерживаемых на Донбассе, еще пару лет назад обсуждались в сообществе родных погибших на Майдане. Зоя Семеновна говорит, что практически все они против такого обмена.
«Конечно, я против обмена. Есть море людей, которых можно обменивать, чего схватились за этих пятерых?» — говорит она.
«Я подниму всю Украину, но не дам, чтобы его обменяли, — решительно добавляет Зоя Семеновна. — Ненаказанное зло порождает только дальнейшее зло».
Богдан
Так Богдан Пантюшенко выглядел в 2014 году, когда его призвали в украинскую армию. Вскоре он попал в плен
Трое коротко обритых мужчин общаются с улыбающимся корреспондентом канала «Россия 1» на фоне видавших виды двухъярусных железных кроватей. Это — донецкая колония, сообщает журналист. На фоне кашля кого-то, находящегося за кадром, один из мужчин показывает на камеру тумбочку с мылом и туалетными принадлежностями, — то есть, живется заключенным неплохо, — но лица у них невеселые.
«Как попасть от этих стен на волю, где их нет, — я даже не представляю, как это. Хочется просто выйти за забор и потрогать травку хотя бы», — говорит темноволосый парень с явными следами перелома носа, Богдан Пантюшенко.
Голос за кадром сообщает: «Их внесли в списки на обмен и готовы отдать Украине. Если обмен состоится».
Парни из сюжета, показанного в программе «Вести недели» 15 декабря, находятся в плену в самопровозглашенной «Донецкой народной республике» уже без малого пять лет. И, если обмен не состоится, скорее всего, пробудут еще долго. Того же Богдана Пантюшенко «суд» ДНР несколько месяцев назад приговорил к 18 годам лишения свободы.
С Викой, женой Богдана, невысокой шатенкой, мы встречаемся в кафе в центре Киева. Спрашиваю, есть ли у нее предчувствие, что ее муж скоро вернется домой.
«После 2017 года я уже не верю в предчувствия. Потому что тогда я была на миллион процентов уверена, что Богдана отдадут, и это было очень тяжело пережить», — нервно смеется она.
Вика и Богдан поженились в 2013-м, за год до того, как мужчину мобилизовали для участия в боевых действиях на востоке Украины. На фотографиях той поры видно, что нос у Богдана вполне прямой.
А в январе 2015 года командир танка Богдан Пантюшенко, позывной «Броня», попал в плен в районе Донецкого аэропорта.
Он фигурировал в списке на большой обмен в декабре 2017 года. Но за два дня до того обмена Викторию и родных еще двух украинских солдат, пребывающих в плену с зимы 2015-го, позвали на встречу с тогдашним президентом Петром Порошенко.
«Он сказал, что наших ребят вычеркнули из списков. Что обмен будет делиться на два этапа и что он обещает забрать наших ребят через два месяца, в январе-феврале 2018-го», — вспоминает она.
Вика ненадолго замолкает. Связи с ее мужем на протяжении последних полутора лет практически нет. Письма Богдана до Киева не доходят, а право на телефонный звонок раз в месяц ему реализовать проблематично: с дээнэровского оператора мобильной связи «Феникс» позвонить на украинский номер нельзя. Как-то выкручиваются: Богдан звонит на определенный российский номер, передает привет, спрашивает, как дела у родных, вот и все, рассказывает Вика.
«Я знаю, что он держится, сто процентов», — говорит она.
Я спрашиваю, почему, по ее мнению, Богдана до сих пор не освободили.
«Думаю, нет политической воли с обеих сторон. Я знаю, что за эти пять лет можно было найти возможности вернуть своих людей домой», — после паузы говорит она.
На протяжении последних лет официальный Киев настаивал: в обменах с самопровозглашенными «республиками» могут фигурировать только участники событий на Донбассе. Любые попытки сепаратистов включить в списки на обмен тех же «беркутовцев» или обвиняемых в причастности к беспорядкам в мае 2014 года в Одессе или взрывам в Харькове, при президентстве Петра Порошенко блокировались на уровне минских переговоров.
«Мы не соглашались на это, потому что это ящик Пандоры, — говорит Ирина Геращенко, бывшая тогда главной украинской переговорщицей по вопросам обмена. — Ведь тогда мы покажем, что боевики могут включить в свои хотелки кого угодно».
В Киеве считали, что включение не причастных к событиям на Донбассе лиц в обмен — инициатива Москвы, замаскированная под требование «республик».
Виктория Пантюшенко слышала и о том, что сепаратисты для разблокирования обмена требуют выдать им «беркутовцев», и о том, что Киев на эти условия не соглашался.
«С одной стороны — да, эти люди должны отвечать за преступления, которые они совершили на Майдане. С другой — вот есть такая история, как моя. Она реально заблокирована. Как ее решить, мы не знаем», — говорит она.
Вика вспоминает, что в личном разговоре с ней Петр Порошенко сетовал: мол, ключи от обмена пленных находятся в Кремле. Из его слов следовало: Киев не может даже знаменитого режиссера Олега Сенцова обменять, несмотря на давление всего мира, куда там какого-то танкиста Пантюшенко.
Но в сентябре этого года, уже при президенте Зеленском, Сенцов вернулся домой. Для освобождения его и еще трех десятков заключенных российских тюрем Украине пришлось выдать Владимира Цемаха, которого считает причастным к крушению «боинга» МН17 нидерландская прокуратура, а также тех, кого Киев считает причастным к одесским и харьковским событиям.
«Когда идет война, все происходит вне правового поля. Когда речь идет о людях, то нужно думать о людях. Если от этого зависит возвращение наших ребят, то, возможно, такой обмен — это вариант», — говорит Вика.
«Потому что они там сидят и теряют свои жизни, свое здоровье. Они пошли защищать свою страну. А страна теперь не может вернуть их. И как на это смотреть?» — спрашивает она.
Будущее
Я спрашиваю у адвоката погибших на Майдане активистов Виталия Титича, как гипотетический обмен «беркутовцев» повлияет на расследование массовых расстрелов.
«На нем можно будет ставить точку», — лаконично отвечает тот.
И это не просто вопрос о судьбе конкретного уголовного дела. На Украине — это, кроме всего прочего, вопрос большой политики. Ведь смена власти в 2014 году прошла под траурные песни по погибшим на Майдане. Расследование событий, в конечном итоге приведших к падению Виктора Януковича, называли делом чести оба следующие президента Украины — и Петр Порошенко, и Владимир Зеленский. В конце концов, если бы не эти события, вполне вероятно, ни один из них не стал бы президентом.
С другой стороны, создается впечатление, что вялотекущий суд над «беркутовцами» мало интересует широкую общественность. А возвращение пленных из Донбасса — имиджево выигрышный ход, подарок под елку украинскому обществу, который вполне можно представить как большой успех украинской власти и лично Владимира Зеленского, договорившегося о большом обмене с Владимиром Путиным.
Бывший начальник управления спецрасследований украинской Генпрокуратуры, курировавший расследование убийств на Майдане с 2014 по 2019 год, Сергей Горбатюк, убежден: менять «беркутовцев» до окончания судебного процесса, который бы установил роль каждого из них в событиях 20 февраля 2014 года и зафиксировал это своим приговором, — «невозможно, ненужно и недопустимо».
«Иначе вопрос о том, что произошло на Майдане, останется без ответа, возможно, на десятки лет», — говорит он.
А ждать приговора, вероятно, осталось недолго: в ноябре председательствующий судья Сергей Дьячук прогнозировал, что весной будущего года процесс может завершиться.
И получается, что гипотетический обмен для Украины — это, с одной стороны, судьба нескольких десятков человек, пребывающих в плену сепаратистов, — таких как Богдан Пантюшенко, а с другой — вопрос, прямо скажем, государственной важности.
Виктория Пантюшенко уверена, что забвение пленных, таких как ее муж, — хуже предательства
Это понимает и Виктория Пантюшенко.
«Я абсолютно не считаю, что решение (об обмене) должно приниматься за закрытыми дверями. Если (Украине действительно выставили такое) условие, власть должна это озвучить публично. Должна пройти подготовка общества. Мы должны пообщаться на эту тему», — говорит она.
Жена украинского солдата, который уже пять лет пребывает в плену, говорит: если необходимым условием для возвращения ее мужа является освобождение вероятных стрелков на Майдане, то она хотела бы поговорить об этом с родственниками погибших активистов. Однако власть, которая ведет переговоры на тему обмена, с такой инициативой не выступала.
Соответственно, члены семей фигурантов обмена вполне могут узнать об этом самом обмене в последний момент. И оказаться в ситуации, когда часть украинского общества прямо или непрямо обвинит их в том, что это из-за них «беркутовцы» избежали правосудия.
И стремление избежать такой ситуации для Вики Пантюшенко, кажется, не менее важно, чем добиться воссоединения своей семьи: «Я хочу, чтобы все было публично для общества. Потому что, я считаю, это сложный выбор для всей страны. От него зависит не только жизнь наша, но и состояние всей Украины».
При участии Оксаны Тороп