Сексуальное насилие над детьми — преступление, о нулевой терпимости к которому всегда говорят российские власти. Однако само расследование таких дел можно провести так, что вместо обретения справедливости оно превратится в пытку для ребенка и всей семьи.
В соответствии со статьей 41 Закона РФ «О СМИ» имена всех героев изменены.
Жительница Казани Ирина Петрова больше полугода не решалась сообщить в полицию о том, что ее приемная дочь Арина несколько лет назад пострадала от сексуального насилия. «Как обычного человека меня пугало, будет ли вообще больше вреда или пользы от этого. Я понимала, что девочку просто затаскают». Ирина посоветовалась с психологами с опытом работы с детьми-жертвами насилия, и женщине объяснили, что переживать не стоит: девочку один раз допросят и еще она сходит на две экспертизы, судебно-медицинскую и психолого-психиатрическую, и «все, трогать не будут». Сразу после следственных действий психологи планировали начать реабилитацию ребенка.
В Следственный комитет женщина пошла с надеждой, что так и будет. Однако за последний год 12-летней Арине пришлось пережить серию допросов, три опознания, две очных ставки, выезд на место происшествия, одну судебно-медицинскую и пять психолого-психиатрических экспертиз. Летом девочка от психологического истощения попала в неврологический стационар. Следственные действия продолжаются до сих пор.
«Плохие вещи»
13 июня 2018 года Ирине, учительнице в одной из казанских школ, позвонили из полиции. Искали ученицу: маму девочки насмерть сбила машина.
«Я сразу поняла, что Арина [останется] одна. Ее мама всегда говорила: «У меня никого нет, я одна ее воспитываю», — вспоминает Ирина. Они с мужем решили разыскать девочку, чтобы ее поддержать, и нашли через несколько дней в деревне у бабушки с дедушкой. Там женщина узнала, что у Арины на самом деле хватает родственников, в том числе есть родной отец, которого девочка, правда, не видела с трех лет и который в новую семью дочь забрать не захотел.
Ирина осталась с ребенком на связи — навещала раз в неделю и часто созванивалась, даже давала советы по сближению с бабушкой и дедушкой, с которыми Арина до этого виделась несколько раз в жизни и никак не могла наладить контакт. Однажды Арина упомянула, что была бы не против вернуться к троюродной тете, где они с мамой прожили какое-то время, но страшно, что «дяденьки опять будут делать с ней плохие вещи».
Ирина сразу позвонила ее родному отцу. «Да, я знаю, она мне рассказывала», — ответил тот. Кроме отца, девочка успела рассказать о пережитом насилии бабушке, дедушке и тете. «Что я могла сделать, посторонний человек, в этот момент?» — обескураженно вспоминает сейчас женщина.
Когда через пару месяцев отец отдал Арину в приют, Ирина пошла посоветоваться к директору. Выяснилось, что и там о насилии уже знают — девочка рассказала об этом одной из учительниц после урока нравственного воспитания. По словам Петровой, в приюте пообещали принять меры. Однако этого не произошло: Арине предложили подробно записать, что именно и когда с ней произошло, а два месяца спустя, в ноябре 2018 года, сожгли объяснительную девочки в бане учреждения.
Решение забрать Арину в семью Ирина Петрова с мужем приняли почти сразу, как девочка попала в приют. Осенью 2018 года они закончили оформление документов. «В школе приемного родителя нам сказали, что если родитель знает, что какие-то факты [насилия] были и скрывает это, он становится соучастником», — вспоминает Ирина. Информация о том, как опознать, что ребенок мог в прошлом быть жертвой сексуального насилия, и что делать в этом случае — обязательная часть обучения, так как сироты и дети из неблагополучных семей часто находятся в группе риска. «Мы объясняем, что вы должны сообщить в следственный комитет, иначе несете уголовную ответственность, — рассказывает руководительница региональной общественной организации приемных семей Татарстана Светлана Елакова. — А Ирина же очень дисциплинированная».
«Забудь про этого дяденьку»
«Мой любимый предмет в школе — технология. Нелюбимый предмет — математика и английский. Я хожу в кружок ИЗО. В будущем хочу работать медсестрой» — говорила Арина на своем первом допросе в следственном отделе по Приволжскому району Казани в феврале 2019 года.
Период возбуждения уголовного дела и допроса — самый сложный, когда требуется наибольшая поддержка для ребенка и семьи. «Сама ситуация допроса и рассказа о том, что произошло, может вызвать дополнительную травму», — объясняет московский психолог Анна Соловьева; за последние двадцать лет она сопровождала детей в расследовании более ста уголовных дел о сексуальном насилии. Вспоминать и рассказывать пострадавшему ребенку часто бывает очень трудно — в силу возраста, ментальных нарушений или просто пережитое настолько травматично, что информация вытесняется. Для того чтобы сделать процесс расследования таких дел наименее травматичным, несколько лет назад сразу несколько российских общественных организаций — в частности, «Сопротивление» и «Врачи детям» — в сотрудничестве с экспертами и Следственным комитетом добились внесения поправок в уголовно-процессуальный кодекс. В методических рекомендациях, изданных в 2014 году Главным следственным управлением СК по Петербургу, декларируется, что в основе следственных действий должен лежать принцип «дружественного к ребенку правосудия».
Обязательным во всех следственных действиях с ребенком стало участие психолога, объясняет Соловьева (раньше принято было приглашать школьных учителей). Задача психолога — наладить контакт с ребенком, помочь создать атмосферу безопасности для него, подготовить его, проговорив, что ему сейчас предстоит, и следить за его эмоциональной реакцией в процессе допроса — если она сильная, остановить допрос, дать возможность успокоиться.
Первый следователь — они в деле Арины неоднократно менялись — не решился сам задавать вопросы. «Он вопросы на листочке мне передавал: «Про это поговорите, пожалуйста», — рассказывает Евгения Васильева, одна из психологов, сопровождавшая Арину на следственных мероприятиях. — «Я говорю, в смысле? Он: «Ну я не знаю, как ее спросить».
Психолог также должен помочь ребенку сформулировать, что именно с ним произошло. «Например, она говорила: «Он мне делал массаж», — рассказывает Евгения. — Мы спрашивали, что такое массаж. «Он сказал, что это массаж, но я знаю, что это не массаж, мне мама с бабушкой делали, и массаж делается не так». Когда Арина была в приюте, ее осматривал гинеколог, и девочка запомнила слова врача: «С тобой все в порядке, ты не пострадала, забудь про этого дяденьку, он с тобой просто поигрался». «Мы это минут десять мусолили, потому что не могли понять, что такое «поигрался», — объясняет Евгения, — А как игрался? Играют с игрушками».
Статистически чаще дети становятся жертвами не изнасилований, а насильственных действий сексуального характера — это может быть принуждение к оральному сексу, нежелательные прикосновения, мастурбация в присутствии ребенка. Все эти действия очень часто не оставляют физических следов, объясняет Анна Соловьева: «Получается, что показания ребенка — это одно из главных доказательств, на которых все строится». Соответственно, допрос ребенка должен быть проведен таким образом, чтобы получить максимальную информацию для следователя, которую потом будет можно проверить и которая, в случае подтверждения, ляжет в основу обвинения.
«В целях недопущения усугубления психической травмы потерпевшего следует стремиться к тому, чтобы допрос ребенка был однократным», — рекомендует методичка Следственного комитета. Московский психолог Анна Соловьева уточняет, что это в принципе относится ко всем следственным действиям с участием ребенка, их должен быть минимум: второй допрос возможен только, если есть вновь открывшиеся обстоятельства.
И методичка СК, и психологи указывают, что огромную роль играет видеозапись допроса. Помимо фиксации не только того, что ребенок говорит, но и как он говорит, видеозапись позволяет действительно допросить ребенка только один раз и потом анализировать видео по мере необходимости, в том числе уже в суде — и не приводить туда ребенка, чтобы он не рассказывал о том, что с ним произошло, повторно, в присутствии многих незнакомых людей. При этом допрос под видео сложнее обычного: следователю надо организовать и подготовить все так, чтобы уложиться в требуемое время — по закону, допрос ребенка до 14 лет не может длиться дольше двух часов в день и не дольше часа подряд.
В последние годы в практике Анны Соловьевой в основном попадались следователи, которые понимают, зачем нужны новые методики допроса несовершеннолетних, и их придерживаются. «До того, как это ввели, были случаи, когда чуть ли не по восемь раз допрашивали ребенка, — вспоминает московский психолог. — Это полное безобразие, такого не должно быть».
Обычная рядовая семья
В день первого допроса Ирина Петрова с Ариной провели в следственном отделе по Приволжскому району Казани больше семи часов. В протоколе допроса сказано, что видеозаписи не было.
Девочка рассказала о нескольких эпизодах с участием четырех мужчин. Их всех она называет «дядями», все они приходятся друг другу родственниками. Почти все случаи произошли в одном и том же месте — квартире троюродной тети, где они с матерью какое-то время жили и куда потом ребенка приводили в гости.
Троюродную тетю и ее мужа Арина вспоминает только хорошими словами. На допросе она говорила, что мужчина заменил ей папу, а их дети стали ей братом и сестрой. Сейчас женщина считает, что племянница все истории о насилии выдумала по подсказке приемной матери.
Родная мать девочки работала медсестрой в две смены и растила дочь в одиночку. «Я всегда знала, что ей тяжело, и что материальное состояние семьи не очень благополучное — девочке бесплатное питание выделялось, — вспоминает Ирина Петрова. — Но она активно участвовала в жизни девочки, в классных мероприятиях могла принимать участие. Обычная рядовая семья». Когда в четвертом классе у Арины вдруг резко снизилась успеваемость, учительница стала выяснять, в чем дело, и оказалось, что маме с дочерью некоторое время негде было жить — именно тогда их приютила родственница с трехкомнатной квартирой.
В доме часто бывали гости. Рассказ об одном из эпизодов насилия девочка начинает со слов «все, кроме детей, были пьяные».
Арина и ее двоюродная сестра неоднократно оказывались свидетелями того, как взрослые у них на глазах занимались сексом. Один из подозреваемых мужчин на допросе рассказывал: «Когда мы вступили в интимную близость с […], Арина проснулась и спросила: «Что вы делаете?», при этом говорила как будто с укором».
«Не выходила из школы одна»
Самый ранний эпизод насильственных действий сексуального характера произошел, когда Арине было шесть лет, последний — в десять.
После допроса в первый день следователь сразу предложил остаться на опознание. Тогда привезли «дядю Эдика», Т., полицейского водителя Росгвардии 1971 года рождения. По словам Арины, однажды, когда ей было семь лет, «дядя Эдик», лег к ней на кровать, «после чего сразу же начал лезть своей рукой, по-моему, правой, в мои трусики и трогать в «том месте». «Он был пьяный, поскольку от него пахло алкоголем», — уточняла на допросе девочка.
Когда Арина услышала, что ей придется снова встретиться с подозреваемым мужчиной, у нее началась паника. «Она очень сильно боялась, что он увидит ее, она же не понимает, что с той стороны [комнаты для опознания] не видно», — вспоминает Ирина Петрова.
Через день или два семью снова попросили приехать на опознание. На этот раз следователи задержали «дядю Сашу», электромонтажника 1988 года рождения.
Арина рассказывала, что в один из дней они с мамой и ее партнером гуляли по городу и встретили «дядю Сашу». Взрослые сели на скамейку пить пиво. Когда закончили, в общежитие, где они тогда с мамой снимали комнату, уже не пускали, так что все пошли переночевать к «дяде». В квартире Арина сразу пошла спать, а взрослые остались на кухне.
Ночью девочка проснулась от того, что «было больно внизу». «Я хотела убежать сразу же, но он держал мои руки своими ногами, мои руки были «по швам», — говорила она на допросе. — Крикнуть я тоже ничего не могла, поскольку дядя Саша закрывал мне рот и держал шею».
Девочка утверждает, что на следующее утро мужчина взял ее на руки, вынес на балкон и пригрозил, что если она расскажет кому-нибудь о происшедшем, он убьет ее маму.
На опознании случился эксцесс: сотрудники следкома недоглядели, и мужчина случайно успел пройти в комнату, где ждали Арина с приемной мамой и психологами. У девочки случилась истерика. Как вспоминает психолог Евгения Васильева, девочка молниеносно нырнула к ней, и она накрыла ее шубой. «Я вижу, что рот у нее шевелится, а звук не идет», — описывает психолог потрясение ребенка.
Оба мужчины свою вину полностью отрицают и называют девочку «фантазеркой». Оба на время следствия остались на свободе: Приволжский районный суд Казани отказался помещать мужчин в СИЗО или под домашний арест, ограничившись подпиской о невыезде. По словам Ирины Петровой, на суд по мере пресечения Т. пришли поддержать его коллеги, сотрудники Росгвардии, в форме.
Когда Арина узнала, что обоих мужчин после обращения в полицию отпустили, она очень испугалась, вспоминает Петрова: «Она не выходила из школы одна, или меня ждала, или других детей. Все время спрашивала: «А как же вы?» Боялась за меня, за мужа, за всех».
«В любом случае будет истерика»
По российским законам государство не предоставляет бесплатного адвоката потерпевшим. «Я уверена была, что адвокат не нужен. Зачем мне адвокат, если я пострадавшая сторона, и я знаю, что ребенок на самом деле перенес это все? — вспоминает Петрова. — И только когда я увидела, что у каждого подозреваемого по два адвоката, и настолько они начали доводить девочку, я поняла, да, нам тоже нужен юрист».
В школе Ирина Петрова, учитель высшей категории, зарабатывает 30 тысяч. Из них адвокату в месяц приходится платить двадцать пять. «Я на эти деньги могу нанять репетиторов по всем предметам, кружки классные, потратить эти деньги на детей, — жалуется женщина. — Почему государство не может защитить ребенка? Почему не могут предоставить нам адвоката?»
Следователи настояли на необходимости очных ставок — сейчас Ирина Петрова объясняет, что они даже не знали, что по закону от них можно отказаться. На очной ставке потерпевший в присутствии подозреваемого должен повторить все свои показания. Потом подозреваемого спрашивают, согласен ли он с ними, и затем он и адвокаты могут задавать вопросы. По словам адвоката девочки Рината Кантимирова, очная ставка — стресс даже для взрослого человека: «Ты сидишь напротив человека, который в отношении тебя совершал противоправные действия, тебе и так страшно, а ты еще должен дать какие-то показания».
Московский психолог Анна Соловьева рассказывает, что в ее практике были случаи, когда ребенок испытывал при этом сильный страх, стыд, плакал: «Если следователь чуткий, то он это поймет и не допустит давления на ребенка со стороны подозреваемого и его адвокатов».
Арина же должна была еще раз повторить все, что она рассказала на допросе, в присутствии обвиняемых и их адвокатов, незнакомых мужчин — и так дважды. У водителя Росгвардии Т. было сразу два защитника — один из них был настроен так негативно, вспоминает Ирина Петрова, как будто они преступницу привели и все время, по словам женщины, срывался на крик: «Отойдите от девочки! Что вы ей шепчете! Зачем вы ее трогаете!»
«Устроили перекрестный допрос. Один задавал вопросы с такой скоростью, что далеко не каждый взрослый успеет переключиться. «У тебя не горел свет в комнате. А почему не горел?» Как она должна ответить на этот вопрос?» — недоумевает психолог Евгения Васильева.
Адвокат и психологи просили следователя о том, чтобы допросы и очные ставки проводили в специальной комнате — такие комнаты по новому УПК были придуманы специально для следственных действий с детьми-жертвами насилия. Это небольшие помещения с яркими стенами, мягкой мебелью и игрушками, где в середине одной из стен — большое одностороннее стекло, из-за которого можно наблюдать, не нависая над ребенком, и видеокамера. «Можно полежать, можно посидеть на ковре, отвлечься на книжку и игрушку, пусть на десять минут, но уйти в игровую комнату. А у следователя ты сидишь, там кабинет два на два метра, шкафы, столы, нас четверо, следователь, кто-то постоянно туда-сюда заходит», — объясняет Евгения.
В Москве таких специальных комнат четыре, например, в «Кризисном центре помощи женщинам и детям». В Татарстане — две: одна в Центре содействия семейному устройству, оборудованная меньше года назад, вторая — в третьем отделе по расследованию особо важных дел СУ СКР Татарстана, открытая в 2015 году. При этом и московские, и казанские психологи говорят, что эти комнаты практически никогда не используются: следователи туда приезжать не хотят.
В случае Арины следователь согласился провести в центре только очную ставку с подозреваемым М. В случае же с Т. психологам пришлось импровизировать: Арину в кабинете следователя усадили не лицом к подозреваемому, а боком, и прикрыли ее шалью, чтобы создать барьер между девочкой и мужчиной.
«Я обычно держу ее за руки, и когда зрачки расширяются, ладошки начинают потеть, дыхание меняется, я это все фиксирую и останавливаю допрос: «Все, заканчиваем, иначе истерика будет», — объясняет психолог. — Но все равно она плакала потом. Это же все равно напряжение».
Адвокат Ринат Кантимиров первым делом после вступления в дело отказался от последующих очных ставок. «Очная ставка — это стресс, а тут сидит ребенок двенадцати лет и напротив неё взрослый сорокалетний мужик, глаза в глаза на тебя смотрит. Там в любом случае ты потеряешься, в любом случае у тебя будет истерика. Моральное, психологическое давление очень сильное, неудивительно, что у ребенка потом проблемы со здоровьем начались».
«Давайте прямо здесь её изнасилуем?»
Параллельно с допросами и очными ставками Арину ждал гинекологический осмотр: «Там тоже очень долго нас рассматривали, осматривали. Сначала один специалист, потом она вышла, помощницу позвала, вместе они что-то смотрели», — рассказывает Ирина.
Медицинское освидетельствование (которое Арине все равно нужно было пройти, несмотря на то, что прошло два года с предполагаемого преступления) показало, что девственная плева не повреждена. Гинеколог отдельно отметил в заключении, что отсутствие повреждений сейчас не говорит об отсутствии насилия в прошлом.
Исследования это подтверждают. В 2004 году проводили исследование на беременных подростках, в том числе забеременевших в результате насилия, только у двух из 36 обнаружили генитальные изменения. В 2019-м исследование 2384 детей с историей сексуального насилия в прошлом показало, что только у 4% обнаружили какие-то изменения при осмотре.
После гинекологического осмотра, наслушавшись разговоров о девственной плеве, Арина спросила у приемной мамы: «А правда, что когда теряешь девственность, то у тебя детство теряется?» — и очень обрадовалась, узнав, что этого не произошло.
Вывозили Арину и на места предполагаемых преступлений. Девочке нужно было показать и рассказать, где в тот момент стояла мебель и как выглядела обстановка. «И вот мы в этих квартирах зимой, в одежде жарко, но она даже варежки не снимала, закрывалась, — рассказывает Евгения. — «Арин, сними варежки, жарко», «Не-не, мне нормально». Так она и ходила в этих варежках, ни до чего не дотрагиваясь».
От еще одного потенциально травматичного следственного эксперимента психологи смогли отбиться. «Предложение было такое — Арина должна была выбрать: или надо было сделать куклу, размером с ребенка, и тогда она бы на ней показывала, что он с ней делал. Или куклу размером с М., чтобы она на себе показывала. Я говорю: «Ага, а давайте ее просто прямо здесь все изнасилуем?» Если мы что-то такое в реальности проигрываем, то для мозга, для психики — это повторение всех этих событий», — говорит Евгения Васильева.
Пять следователей и четыре уголовных дела
«Изначально при первом допросе девочка говорила о четырех фактах, называла имена четырех лиц. Но по двум решение повисло в воздухе, — объясняет адвокат семьи Ринат Кантимиров. — Обычно когда поступает заявление, следственные органы обязаны проверить информацию и принять решение. А у нас получилось, что сначала два дела были возбуждены — и потом через полгода возбуждены дополнительные эпизоды».
Из-за того, что уголовные дела возбуждали постепенно, количество необходимых следственных действий автоматически умножилось на четыре. По закону, потерпевшие должны пройти психолого-психиатрическую экспертизу. В случае несовершеннолетних она нужна для того, чтобы определить степень интеллектуального и психологического развития ребенка: соответствуют ли они возрасту, способен ли ребенок правильно оценивать происходящее с ним, склонен ли к фантазированию, лжи и насколько внушаем. Экспертизу всегда проводят независимые и не знакомые с ребенком люди и она начинается с уточнения у ребенка, что же именно с ним произошло.
Эксперты отметили, что Арина в состоянии адекватно оценивать происходящее с ней и давать показания и никаких оснований не доверять показаниям девочки не нашли: «склонность к повышенному фантазированию, псевдологии не выявляется», «знает слова «секс» и «приставание» и различает их по содержанию на примере подходящих ситуаций». Однако Арине пришлось проходить экспертизы пять раз, причем все с новыми и новыми специалистами. «Так как все дела идут отдельно, экспертизу она проходит по каждому отдельно, — рассказывает Ирина Петрова. — Получается, сначала по одному прошла экспертиза, потом повторно нас попросили пройти, мы пришли повторно. Потом мы ходили третий раз. Четвертый, пятый. И получается, ребенок каждый раз возвращается в эту историю».
«Ситуацию повторного обследования понимает, как проверку «не вру ли я», «ведет себя устало, пресыщаемо, недовольна излишними испытаниями ее способностей», «длительно прекращает отвечать, тормозит, переспрашивает», — писали специалисты в следующих экспертизах.
Адвокат Ринат Кантимиров объясняет, что если бы все дела были возбуждены параллельно, можно было вынести несколько постановлений о назначении экспертиз, поговорить с ребенком за один заход обо всех эпизодах и просто сделать пять отдельных заключений.
Методические рекомендации СК уточняют: «При необходимости проведения нескольких допросов предпочтительно, чтобы они осуществлялись одним и тем же лицом для достижения целостного подхода и во имя наиважнейших интересов ребенка».
В случае Арины поменялось пять следователей — иногда они просто чередовались между собой.
Так как за это время в делах происходили изменения, всем нужно было заново изучать материалы. Это сказывалось на скорости расследования дел — по словам родителей и адвоката, несколько месяцев практически ничего не двигалось. Девочке же приходилось обсуждать подробности каждый раз с новым следователем — иначе говоря, с незнакомым мужчиной (только один раз следователем была женщина).
Во время одного из допросов следователю было непонятно, эрегированный был половой член у одного из мужчин или нет. Он попросил психологов задать ей этот вопрос. «Я взяла карандаш: «Видишь? У дяди пися была вот так или вот так?» Она говорит: «Вот так», — пересказывает Евгения. — «Следователь: «А какого она была размера?» Я взяла нож для резки бумаги: «Арин, давай я буду сейчас вытаскивать, а ты скажи». Я вытаскиваю, она говорит «чуть покороче, чуть подлиннее», потом мы линейкой это измерили. Я чуть с ума не сошла сама, у меня у самой было ощущение, что я ребенка изнасиловала».
В июле на одном из дополнительных допросов следователь спрашивал Арину: «Подглядывали ли вы когда-нибудь за моющимися мужчинами?» и «Воровали ли у тети когда-либо деньги»?
После допросов Арина должна была заново прочитать свои показания и поставить подпись на каждой странице. Карандашом она исправляла грамматические ошибки следователей и расставляла запятые.
В мае Ирина Петрова обратилась к уполномоченной по правам ребенка в Татарстане Гузель Удачиной с просьбой взять дело на контроль, позже ходила на прием к начальнику третьего отдела по расследованию особо важных дел СУ СКР по Татарстану с просьбой забрать туда материалы из следственного отдела по Приволжскому району Казани. Никакого эффекта эти действия не произвели.
«Врагу не пожелаешь»
Вскоре после начала следственных действий у Арины упали оценки в школе и стало ухудшаться здоровье. «Сначала она начала плохо слышать, потом видеть. Мы до этого медосмотр проходили, еще когда я из приюта ее забрала, у нее все было отлично, — объясняет Ирина Петрова. — Мы начали заново. Зрение реально ухудшилось, а с ушами мы до сурдологов дошли, думали, может врожденное что-то не было выявлено. И там нам сказали, что это на нервной почве. Посторонние врачи, которые о нашей ситуации не знают».
В июне 2019 года, когда семья собиралась в отпуск, им позвонили и сказали, что нужно повторить следственный эксперимент с выездом на место преступления. «Ну надо, так надо», — вспоминает свою реакцию Ирина Петрова.
Но накануне выезда Арина упала в обморок. «Я реально испугалась. Я думала: все, она умерла, настолько это было страшно», — говорит женщина. У девочки диагностировали психическое истощение и положили в стационар в неврологическое отделение.
Психолога Евгению Васильеву это не удивило: за две недели до обморока специалисты провели тестирование и отправили в СК заключение, что ребенок находится на грани нервного истощения.
Психологи ждут, когда с Ариной закончат проводить все следственные действия, чтобы начать реабилитацию. Это невозможно, пока девочку заново погружают в воспоминания на допросах и экспертизах: «Сейчас, например, на нее злятся, что она стала забывать какие-то подробности, но она реально какие-то вещи забыла. Она имеет право забыть. Почему она должна все время это помнить? Тем более она живет в хороших условиях, где наконец-то впервые о ней заботятся, и она имеет то, чего не имела раньше. Но ее каждый раз в это все снова погружают, — рассуждает Васильева, объясняя, что по мере повторений эмоции и чувства притупляются и вытесняются — испытывать их не хочется. — И со стороны может показаться, что она спокойно так разговаривает «а не придумала ли она это?»
«Относительно недавно был последний допрос по одному из эпизодов, который сейчас собираются в суд отправлять — очень тяжело он давался. Видно, что девочка начинает замыкаться в себе, просто каждое слово как будто щипцами вытягиваем из нее», — в свою очередь говорит адвокат.
Дело по одному из мужчин, М., передано в суд. По сотруднику Росвардии, Т., прокуратура Татарстана вернула обвинительное заключение следствию. Адвокат Ринат Кантимиров сейчас обжалует это в Москве. Еще два уголовных дела возбудили летом. Один из мужчин на первом допросе дал признательные показания, позднее от них отказавшись; сейчас он в СИЗО. Еще один подозреваемый с тех пор успел получить тюремный срок за покушение на убийство. В какой-то момент его должны этапировать из колонии в Казань на следственные действия.
«Я очень устала, меня это история довела. И меня пугает, что у этой истории нет конца, — говорит Ирина Петрова. — У меня была семья, у меня своих детей трое, был мой мир идеальный, созданный мной и супругом, у нас есть обычаи, традиции семейные. И нас просто задергали. Это уже настолько угнетает, и главное, никому ничего не надо. Я как человек, как опекун очень устала, я вообще не могу уже видеть этих следователей».
По словам руководительницы региональной общественной организации приемных семей Татарстана Светланы Елаковой, такие ситуации ставят и специалистов в странное положение.
Число преступлений против половой неприкосновенности несовершеннолетних в России постоянно растет — совсем недавно, в октябре 2019 года, представитель МВД заявил, что за последние пять лет оно выросло почти вдвое, на 42%. Чиновник уточнил, что каждое шестое такое преступление совершается в семье, а каждое двенадцатое — родителями, и указал на необходимость принятия «кардинальных мер».
Очевидно, что сексуальное насилие, рассуждает Елакова, должно пресекаться, наказываться. «Но если попадаешь в такую ситуацию — врагу не пожелаешь», — говорит она. Коллегиальное взаимодействие между службами следственного комитета и психологами отсутствует, объясняет эксперт: «Следственные органы сами по себе, а психологи сами по себе. И задаешься вопросом, захочется ли в следующий раз обращаться в полицию, или просто захочется сделать так, чтобы ребенку стало хорошо и родителям стало хорошо? У меня сейчас четкое ощущение, что у нас есть большая машина государственная, которая в муку перемалывает, не думая о том, кто что чувствует, как это скажется в дальнейшем на конкретном ребенке, конкретной семье, на будущем этого ребенка».
Иллюстрации Татьяны Оспенниковой.